автор:Anna_Stein
рейтинг - детский
дисклэймер - Ди второй с сыном четыре года мотаются по Азии, скрываясь от ужасных фбровцев и софу )
Disappearance.
читать дальше
В новом доме гулкие, скудно обставленные комнаты, высокие, почти до потолка окна. Тяжелые портьеры собраны складками и кажется, впитали в себя столетние слои пыли.
В балдахине над широченной кроватью живут пауки, многоножки, в темных резных столбиках – жуки-древоточцы, в матрасе устроила гнездо мышиная семья.
Четырехлетний малыш, который играет на потускневшем паркете, даже рад этой компании. Он часто остается один – в сущности, каждый день. Он живет здесь уже около месяца – немыслимо долгий срок.
Растрепанные черные волосы спадают на лишенное загара личико, лиловый, жесткий от золотых вышивок чеонгсам покрыт сладкими пятнами от пастилы и варенья.
Сладости отец оставляет в кухне, на столе, когда уходит. Мальчик оспаривает свой завтрак у пары лопающихся от осенней спелости пчел и незнакомой пестрой птицы. Она жадно выхватывает липкие кусочки прямо из пальцев и при этом честит его тоненьким голоском.
«Не жадничай, глупая. Хватит на всех»
«Приехали! Приехали! Какие смешные приехали! Дай финик, мелкий!
Птица глупа и с ней толком не поговоришь. Она только скачет и чирикает. На живущую в углу за портьерой сколопендру надежды больше.
Мальчик затевает осторожную торговлю и наконец выманивает ее из укрытия, затаскивает на коленки, с интересом трогает пальчиком членистое, словно лакированное тулово. Крошечный ноготь обгрызен и покрыт алым лаком, чуть облупившимся по краям.
- Мы столько раз перехали, - жалуется он вслух. – Сначала даже интересно, но один раз в папу стреляли…
Длинное темное тело плотно обвивается вокруг тонкого, как веточка, запястья, цепляется ножками за шелковую ткань. Шевелятся длинные сяжки.
Этому ребенку никто не объяснял, что нельзя играть с животным только потому, что оно ядовито
- Однажды я ехал в чемодане. Ужасно трясло.
Сидеть на полу жестковато, зато удобно.
- Сначала я рос в цветке, - мальчик рассказывает доверительно, словно близкому другу. Ему скучно. – Я рос и рос, но потом напали враги и плод пришлось сорвать до срока. Потому что пулями разбило стебель.
Он уже знает слова «пуля», «враг», «погоня», « месть» и «ненависть», но еще не понимает их смысла. Произносит их бездумно, как произнес бы солнечный луч, если бы мог говорить. Сколопендра вывертывается из рук и падает на пол, извивается эс-образной дугой.
- Я не могу быстро бегать и поднимать тяжелые вещи, - делится мальчик с новой подружкой. – Но папа говорит, что мне это и не нужно. А птица - глупая.
- И еще он говорит, что это сделали люди и я должен их ненавидеть, - в детском голосе сквозит неуверенность.
Щелкает дверной замок и в коридоре слышатся голоса. Сколопендра поспешно отступает обратно за портьеру. Мальчик чуть сдвигает изогнутые брови и поднимается с колен.
Отец накрашен, одет в дорогой изумрудно-лиловый чеонгсам, волосы отброшены за спину. Его сопровождает молодой китаец в деловом костюме, предупредительный, вежливый, с негромким голосом. Это очень важный китаец – из-за него они живут в этом доме. Папа общается с ним уже несколько недель и даже иногда ездит в его длинной красной машине, блестящей, как лаковая шкатулка.
Мальчик почтительно приветствует отца и удостаивается легкого кивка. Тот занят.
- Те люди, которые разыскивали вас, граф… - очень важный китаец чуть медлит, потом продолжает:
- Мы…пригласили двоих из них, и… побеседовали.
- Американские друзья, - хрупкий, холодный голос. Слабая улыбка на влажных от помады губах.
Его отец самый красивый. Даже людям это заметно.
- Вы как всегда правы.
- Они обосновались в Гонконге. Курирует группу некто Хоуэлл. Насколько мы смогли узнать, он перевелся в отдел по борьбе с биологическим терроризмом восемь месяцев назад. До этого был военным врачом – странная метаморфоза.
- Возможно, у него были личные причины.
Спутник отца почтительно молчит, не зная, что ответить. Возможно, стоит посмеяться шутке. Или сделать понимающее лицо.
Он молод, но не глуп – и поэтому просто продолжает разговор.
- Если бы вы согласились на мое предложение, - молящие нотки в голосе едва заметны. – Никто и никогда не посмел бы поднять руку на спутника Великого Дракона.
Еще одна непонятная улыбка. Мечтательная. Отец продолжает стоять в коридоре, не приглашая собеседника в комнаты.
- Этого я дать тебе не могу, Сай, - его голос прохладен и ровен, как ночная река. – Ситуация стала критической и я разберусь сам.
Китаец по прежнему выглядит бесстрастным, но в глубине темных раскосых глаз – отчаяние.
- Впрочем, через некоторое время я вернусь. Присоединюсь к Семье. Тебе не любовник нужен, а советник, поверь. Особенно сейчас.
Сай склоняет голову в молчаливом поклоне. Он уже совладал с собой.
Мальчик украдкой вздохнул - он видел поместье, в котором они могли бы жить: упоительные заросли цветов, сколько хочешь птиц и бабочек, богато украшенные комнаты и молчаливая призрачная прислуга.
Китаец опять поклонился, так почтительно, как поклонился бы божеству, потом вышел, не оборачиваясь. Снова щелкнул замок.
Лицо отца сделалось совсем прозрачным, словно рисовая бумага. Он опустился в кресло в холле и замер. Темные нити волос переплелись сетью теней. Длинное, до щиколоток, шелковое платье заломилось изумрудными складками.
Малыш подумал о собственных мелких горестях – шоколадное пятно на коленке, старательно и неумело замытое холодной водой. Лазил на антресоли в шкафу посмотреть гнездо молей – перламутровых красавиц в пушистых шалях – поцарапал палец и рассадил губу. Под половицами живет Некто и иногда вздыхает во сне, прислушиваясь к невесомым детским шагам над отяжелевшей чешуйчатой головой.
- Это очень больно? – спросил он вслух, по китайски. Отец зачем-то настаивал, чтобы ребенок говорил и на языке длинноносых, но слова получались какие-то плоские, странные.
Другое дело - родная речь.
Тональности меняются - словно звенят колокольчики.
- Прости?
- Я говорю, ты бледный, - пояснил детский голосок.
Расстаться с мечтой о большом доме и серебристом шелесте бамбуковых зарослей нелегко.
– То, что тебе предлагал Сай Ци, это очень больно? Я вижу, ты сильно боишься.
Отец вздрогнул и обнял себя за плечи. Закусил нижнюю губу.
- Да, - сказал он наконец. – Ты прав. Крепко запомни, что люди нам… не годятся. Теперь ступай, сын.
Следующей ночью он совершенно по человечески всхлипывает, молча, стараясь не шуметь – это страшнее всего – и зарывается лицом в подушку, протыкая ее острыми лакированными ногтями.
Засыпает только под утро, и мальчик украдкой следит за спящим из теплого гнезда, которое свил из второго одеяла, подражая птице-ткачику.
Зябко согнутые плечи, тонкие руки, безвольно разжатые пальцы с безупречным маникюром… он - как русло реки, из которого ушла вода. Как сирена, выплеснутая волнами на сушу. Раннее утро приходит с шаркающими метлами дворников, пронзительными голосами торговцев водой и треньканьем велосипедных звонков.
Мальчик смутно понимает, что отец не полон. Лишь половина целого. Фрагмент. Осколок.
Где-то осталась оторванная часть, место слома кровоточит – и это не вылечить.
Боль. Должно быть, это отец и имел в виду, говоря о людях.
Он пугается и безмолвно клянется сам себе, что никогда, никогда не позволит сделать себе больно. Никогда не станет уязвимым.
До самого рассвета он лежит без сна, оперев щеку на локоть, и смотрит на неподвижный прекрасный профиль. Одна радужка тускло-золотая, словно луч сверкнул на чешуе карпа. Другая – лиловая, как у отца – неуловимый оттенок живокости или колокольчиков.
Сверху спускается на нитке большой черный паук. Мальчик машинально подставляет палец и насекомое взбирается по рукаву до локтя.
На следующий день они уезжают снова. Старый катер тяжко болен и чихает на каждом повороте. Отец окунает руку в воду и смотрит, как исчезают следы на воде. Рябь и солнечные блики дробят ясную поверхность реки.
Мальчик думает, что неплохо стать речным драконом, хранить во рту жемчужину бессмертия. Прилагающиеся рога, борода и усы по малолетству не вызывают смущения. Мусоля в ладошке припрятанный финик, он с важностью размышляет о том, продается ли в Гонконге сладкая сахарная вата.